Сложно писать тексты из армии. Никак не можешь определиться с местоимением.
С одной стороны, военная форма переделывает каждое конкретное «я» в универсальное «мы». С другой, коллективное «мы» состоит из сотен тысяч индивидуальных «я». И совершенно не факт, что твое проживание ситуации войдет в резонанс с тем, как ощущают ее другие. Поэтому говорить от лица других – дело зряшное. Я попробую от своего.
Пехотная жизнь состоит на 90% из рутины и на десять – из запредельного. Пропорция не универсальная - она зависит от географии подразделения и его задач. Но в любом случае нет смысла судить о войне по тем компьютерным играм, в которые вы играли. Мы не живем в огневом контакте в режиме 24 на 7. Все проще. Все сложнее.
Кстати. После Первой мировой американская пресса утверждала, что немцы называли их морпехов «дьявольскими псами». После Второй мировой в СССР уверяли, что всё те же немцы называли советских морпехов «черной смертью». И то и другое было враньем. Никому на войне не придет в голову давать противнику героические прозвища. В ход идут обесценивания самого разного уровня изобретательности. Наша война не исключение. Цитировать не буду, ибо все равно вырежут.
Читать также"Разминка перед второй волной": астролог предсказала, когда закончится война в УкраинеНе стану расписываться за всех, но мирная жизнь тыловых городов не вызывает у меня ни малейшей фрустрации. В конце концов, фронт как раз и защищает право тыла на невоенный ритм существования. Попытка размазывать страдания и ограничения тонким слоем по всей стране смахивает на невроз. Не надо так.
Зато бесят военные комиссары, которые с начала войны обрели синдром вахтера и теперь распоряжаются толикой свалившейся на них власти, чтобы использовать повестку как наказание. А заодно – многочисленные комментаторы в соцсетях, которые призывают отправлять в армию провинившихся. Очень хочется предложить им самим послужить бок о бок с теми, кому все равно.
Если вы превращаете армию в отстойник для ненадежных, равнодушных и случайных, то не ждите, что она выиграет войну. Если вы хотите вооружать тех, кому наплевать – тем более. Попробуйте запомнить разницу между армией и СИЗО. Она довольно очевидна.
Еще я часто слышу о том, то наша война родит поколение Хемингуэев и Ремарков. Обычно об этом говорят с предвкушением и ожиданием. Не готов петь в общем хоре. Чаще всего послевоенная литература – это выхаркивание боли. Ты выплевываешь на бумагу все, что мешает тебе жить. Военная муза редко отличается гуманностью к автору. Литература, которую мы получим, будет итогом чужого страдания. Вдохновение для подобного литературного процесса чем-то напоминает прижизненное донорство органов.
А пока идет пятый месяц полномасштабной войны. Все это время Беларусь остается в режиме «комбатанта Шредингера». Но чем дольше соседняя страна продолжает быть плацдармом для убийства украинцев – тем сильнее ее начинают воспринимать не как «заложника», а как «соучастника». Не исключено, что трансформация случится даже без официального вступления белорусской армии в войну. Если смена отношения произойдет – пусть этот абзац напоминает о временах транзитного статус-кво. Того самого, когда «политика сочувствия» еще не была вытеснена принципом «коллективной ответственности».
Как-то встретил в ленте мысль о том, что 24 февраля российский президент потерял для себя Крым. Тот самый, который он любил время от времени посещать после аннексии. Тот самый, до которого он теперь не долетит из-за рисков познакомиться с украинской ПВО. А путешествие в автокортеже, вероятно, выберет лишь тот, кто чуть меньше боится за свою жизнь.
Кстати, мы часто спорим о том, какую редакцию может иметь для Украины победа. Эта война надолго, мы не знаем расписания «черных лебедей», а потому и спор пока не имеет смысла. Зато мы точно знаем, каким будет критерий устойчивого мира. Это возобновление пассажирских авиаперевозок.
До тех пор, пока страховые компании будут считать риски неприемлемыми – украинские аэропорты будут закрыты. Даже если случится перемирие - его устойчивость можно будет мерять наличием или отсутствием авиарейсов. Война закончится тогда, когда начнут летать гражданские борты. А от нас зависит то, какой будет редакция этого мира.
И мне хотелось бы сказать, что я знаю ответ – но это не так. Никто не знает. Абстрактные слова про неизбежность нашей победы лучше подкреплять делами. Помогать фронту. Поддерживать волонтеров. Перестать торговать простыми рецептами, дистиллированной «зрадой» или точно такой же необоснованной «перемогой». Исход войны зависит от наших дел, а не от нашей уверенности. Россияне вон были уверены в том, что в марте проведут парад на Крещатике. Это им не помогло.
А еще фрустрация от войны рождает поиск виноватых. Чем дальше ты от врага, чем равнодушнее он к твоим попыткам его уязвить – тем сильнее желание найти тех, кто отреагирует на слова. Риторическая артиллерия бьет по переселенцам. Эмигрантам. Меньшинствам. Порой даже волонтерам. Накопленная агрессия ищет выход, но friendly fire никогда не был удачным выходом из ситуации. Если человеку не плевать на ваши слова – вероятно, он все-таки свой.