Начиная с 2014 года любая перспектива непосредственных переговоров Кремля и Запада пугает украинского обывателя: ему мерещатся в этом заговор и измена. Да в том и штука, что эти страхи – бессодержательны.
Бессодержательны, а не беспочвенны. Москва и в самом деле хотела бы договориться с Вашингтоном и Брюсселем. И это желание даже может быть взаимное. Но компромисс между Россией и Западом – просто невозможен.
Вся проблема - в разных картинках реальности.
Значительная часть российской элиты убеждена, что Москва не проигрывала “холодную войну”. Они считают, что распад Союза произошел не так из-за краха советской модели, не выдержавшей противостояния с Западной, как из-за того, что Кремль добровольно согласился присоединиться к клубу западных игроков.
Читайте такжеКаковы итоги виртуальных переговоров Путина и БайденаПо их мнению, Россия в конце восьмидесятых в одностороннем порядке решила снять нависшую над миром угрозу ядерной войны. А потому, по их мироощущению, Москва не проигрывала противостояния – она добровольно согласилась пойти на компромисс, и ее предали.
Предательство заключается в том, что ей не досталось место в “мировом президиуме”, ее право на собственную “зону влияния” подвергли сомнению. И вообще, ее держали в дипломатической прихожей, не пустив за один стол с ключевыми игроками.
По сути, Россия ведет себя так, будто СССР и не распадался. Будто он всего лишь переформатировался, но отношения по линии “колония – метрополия” остались в том же состоянии. И речь идет сейчас именно о той реальности, что царит в головах жителей Кремля. Ту, что объясняет логику их поступков.
А для Запада такой подход выглядит нелепым. Потому что Запад имеет совсем другое видение того, что произошло в 1991-м.
Европа и США воспринимают крах Советского Союза именно как поражение Москвы в холодной войне. Как итог столкновения двух моделей, одна из которых сошла с дистанции, не выдержав конкуренции. Как крах самого права Кремля на то, чтобы считать себя как альтернативу.
Читайте такжеБайден срочно позвонит Зеленскому после переговоров с ПутинымИ эта разность взглядов порождает неодолимое противоречие.
Принадлежность к клубу победителей или к клубу проигравших дает разные полномочия. Проигравший теряет стартовые позиции, опускается в рейтинге и начинает все нарабатывать с нуля. Победитель свою позицию сохраняет и даже усиливает. Российская элита убеждена, что ее влияние на соседние страны – это естественное право, такая дарственная от истории. А для остального мира такой подход непонятен и неестественен. Все равно что требование боксера вернуть ему чемпионский пояс после поражения.
Когда Барак Обама описывал Россию как региональную великую сырьевую державу – он не пытался кого-то обидеть. Он всего лишь описывал западный консенсус в отношении Москвы. Потому что для Запада тот факт, что Кремль не альтернатива Вашингтону – это аксиома.
Москва обречена вновь и вновь предлагать западу новую “Ялтинскую конференцию” – потому что видит себя в роли СССР. А Запад вынужден растерянно пожимать плечами, ведь видит перед собой страну, которая продает нефть и газ, а на вырученные деньги покупает все остальное.
Кремль убежден, что Запад хочет Россию разделить и разрушить – потому что считает себя глобальной цивилизационной альтернативой. А Запад видит в РФ источник сырья и рынок сбыта и потому искренне не понимает, зачем его надо разрушать.
Зачем побеждать? Зачем измельчать? Что потом делать с новыми державами, на территории которых окажутся ядерные заряды? Кому нужен хаос на границах? Сомализация одной седьмой части суши - такая перспектива пугает всех на Западе достаточно сильно, чтобы не стремиться к необратимому.
Россия всматривается в зеркало и видит там СССР. Поэтому она считает, что все вокруг тоже видят в ней СССР, пытается вести себя как СССР и рассматривает угрозы, которые рассматривал Союз. А Запад смотрит на Россию только как на Россию, хочет возвращения докрымской модели и пытается сообразить, где у Москвы красная линия, которую она не решится пересечь.
Западная правда могла бы лишить Россию фобий. Но она слишком обидчива, чтобы Кремль согласился ее принять. А потому Москва и дальше будет оставаться заложницей собственной подозрительности.
"Для Атоса это многовато, а для графа де ля Фер – маловато». То, что Кремль просит у Запада, могли бы предоставить СССР. Но Россия – не СССР. А потому Россия и дальше будет доказывать всем, что она - СССР.
И это будет продолжаться до тех пор, пока Кремль не достигнет вожделенного. До тех пор, пока Запад не разглядит в России то, чем она так отчаянно пытается притворяться. Пока он не осознает, что Москва пытается найти свои новые границы – и этот интуитивный поиск может продолжаться бесконечно. Именно тогда Запад тоже увидит в отражении России – Советский Союз. Дооценит угрозы. Взвесит риски. И может решиться сыграть ва-банк.
И в этот момент Россия рискует обнаружить, что по степени собственной устойчивости она отнюдь не Советский Союз.